В 1995 году – первая Чечня, первая война. Я, подполковник Антоний Маньшин, был командиром штурмовой группы, а соседняя вторая штурмовая группа была названа именем героя России Артура, моего друга, который погиб в Грозненских боях, накрыв собой раненого солдата: солдат выжил, а он погиб от 25 пулевых ранений (его крещеное имя Андрей) – так группу и называли: группа Артура. В марте 1995 года группа Артура из 30 бойцов на трех БРДМ-ах выполняла штатный рейд по блокированию групп боевиков в Введенском ущелье. Есть там такое место Ханчелак, что переводится с чеченского как мертвое ущелье, там нашу группу поджидала засада. Засада – это верная смерть: головная машина подбивается, замыкающая подбивается, и тебя методически расстреливают с высоток. Группа, попавшая в засаду, максимум живет 20-25 минут – остается братская могила. По радиостанции запросили помощь с воздуха вертолетов огневой поддержки, подняли мою штурмовую группу, мы прибыли на место где-то через 15 минут. Управляемыми ракетами воздух-земля уничтожили огневые позиции на высотках, к нашему удивлению группа уцелела, только недосчитались Саши Воронцова.

Он был снайпером и сидел на головной машине, на БРДМ-е и взрывной волной его сбросило в ущелье метров 40-50 глубиной. Стали его искать, не нашли. Уже стемнело. Нашли кровь на камнях, а его не было. Худшее получилось, он контуженный попал в плен к чеченцам. Мы по горячим следам создали поисково-спасательную группу, трое суток лазали по горам, даже в контролируемые населенные пункты боевиков ночью входили, но так Сашу и не нашли. Списали как без вести пропавшего, потом представили к ордену мужества. И вы, представляете, проходит 5 лет. Начало 2000 года, штурм Шатоя, в Аргунском ущелье в Шатойском районе есть населенный пункт Итум-Кале, при блокировании Итум-Кале нам мирные жители сообщили, что у них в зиндане (в яме) сидит наш спецназовец уже 5 лет.

Надо сказать, что 1 день в плену – это ад. А тут 5 лет. Мы бегом туда, по дороге лесенку нашли, уже смеркалось. Фарами от БМП осветили местность. Видим яму 3х3 и 7 метров глубиной. Лесенку спускаем, поднимаем, а там живые мощи. Человек шатается, падает на колени и я по глазам узнал Сашу Воронцова. 5 лет его не видел и узнал. Он весь в бороде, камуфляж на нем разложился, он в мешковине был, прогрыз дырку для рук, и так в ней грелся. В этой яме он испражнялся и там жил, спал, его вытаскивали раз в два-три дня на работу, он огневые позиции чеченцам оборудовал. На нем наживую чеченцы испытывали приемы рукопашного боя, то есть ножом тебя в сердце бьют, а ты должен удар отбить. В горло, в шею, в голову. У нас в спецназе подготовка у ребят хорошая, но он изможденный, никаких сил у него не было, он, конечно, промахивался – все руки у него были изрезаны. Он перед нами на колени падает, и говорить не может, плачет и смеется. Потом говорит: «Ребята, я вас 5 лет ждал, родненькие мои». Мы его в охапку, баньку ему истопили, одели его. И вот он нам рассказал все, что с ним было за эти 5 лет.

Вот мы сидели неделю с ним, соберемся за трапезой, там обеспечение хорошее было, а он кусочек хлеба мусолит часами и ест тихонечко. У него все вкусовые качества за 5 лет атрофировались. Рассказал, что его 2 года вообще не кормили. Спрашиваю: «Как ты жил-то?» А он: «Представляешь, командир, крестик целовал, крестился, молился, брал глину, скатывал в катышки, крестил ее, и ел. Зимой снег ел». «Ну и как?» - спрашиваю. А он говорит: «Ты знаешь, эти катышки глиняные были для меня вкуснее, чем домашний пирог. Благословленные катышки снега были слаще меда».

Его 5 раз расстреливали на Пасху. Чтобы он не убежал, ему перерезали сухожилия на ногах, он стоять не мог. Вот ставят его к скалам, он на коленях стоит в 15-20 метров от расстрельщиков, человек 8 с автоматами. Говорят: «Молись своему Богу, если Бог есть, то пусть Он тебя спасет». А он так молился, у меня всегда в ушах его молитва, это простая русская душа: «Господи Иисусе мой Сладчайший, Христе мой Предивный, если Тебе будет угодно, то я сегодня же Тебя увижу, если Тебе сегодня будет угодно, я еще поживу немножко». Глаза закрывает, крестится. Они спусковой крючок снимают – осечка. И так дважды – выстрела не происходит. Передергивают затворную раму – нет выстрела. Меняют спарки магазинов, выстрела не происходит, автоматы меняют, выстрела не происходит. Подходят и говорят: «Крест сними». Расстрелять его не могут, потому что крест на нем. А он говорит: «Не я этот крест надел, а священник в таинстве Крещения. Я снимать не буду». У них руки тянуться крест сорвать, а в полуметре от его тела их скрючивает благодать Святаго Духа и они скорченные падают на землю. Избивают его прикладами автоматов и бросают его опять в яму. Вот так два раза пули не вылетали из канала ствола, а остальные три раза пули вылетали, и все мимо него летели. Почти в упор не могли расстрелять, его только камешками посекает от рикошета и все.

И так оно бывает в жизни. Последний мой командир, герой России Шадрин говорил: «Жизнь странная, прекрасная и удивительная штука». В Сашу влюбилась девушка чеченка, она его на много моложе, ей было лет 16. Это тайна души. Она на третий год в яму по ночам носила ему козье молоко, на веревочке ему спускала, и так она его выходила. Ее ночью родители ловили на месте происшествия, пороли до смерти, запирали в чулан. Звали ее Ассель. Я был в том чулане, там жутко холодно, даже летом, там крошечное окошко и дверь с амбарным замком. Связывали ее. Она умудрялась за ночь разгрызать веревки, разбивала окошко, вылезала, доила козочку и носила ему молоко. Он Ассель забрал с собой.

Я Саше предлагал завершить школу младших лейтенантов и продолжить службу, а он отказался. Говорит: «Командир, для меня война закончила 5 лет назад в этой яме. У меня ценности поменялись…». На этом история только начинается. Он приезжает в Россию, его вроде бы родители ждали где-то в Костромской области, но они не приняли Асю. А она крестилась с именем Анна, они повенчались, у них родилось двое деточек, Кирилл и Машенька. А в семье брань, родителей враг скрутил. Чеченка – вражина, мучила нашего сына. А он ее любит, а она его. Семья прекрасная.

И тут ко всему прочему на него обрушивают гонения местные ФСБ, потому что, когда он сидел в плену, он стал свидетелем тайно проведенной операции по наркотрапу. ФСБ сдала нашу группу, которая хотела ликвидировать наркотрап, 15 человек наших погибло, и Саша был этому свидетель. ФСБшникам надо было его убрать, либо в тюрьму- психушку запечь. На него гонение. Он берет семью и бросается в скитание по всей необъятной Матушке России. Представляете? Ходит по монастырям, странничает, ножки его подлечили, медленно они передвигались. Месяца два-три в монастыре поживут, пока ФСБ не засечет, монахи-братики предупреждают, он уходит. Монахи своих не выдадут. Так они куролесили 7 лет. Вот встретились мы с ним в Псково-Печерском монастыре. Обнялись, оба плачем. Он мне все рассказывает. Я его к старцу Адриану повел, а там народ не пускает. Говорю им: «Братья и сестры, это мой солдат, он в Чечне в яме 5 лет просидел. Пустите Христа ради». Они все на колени встали, говорят: «Иди, сынок».
Прошло минут 40. Выходит с улыбкой мой Саша от старца Адриана. Говорит: «Ничего не помню, как будто с солнышком беседовал». А в ладони у него ключи от дома. Батюшка им дом подарил, который от одной старой монахини монастырю отошел. А самое главное мне Саша при расставании сказал, когда я его спросил, как же он все это пережил: «Я два года пока сидел в яме плакал так, что вся глина подо мной мокрой от слез была. Я смотрел на звездное чеченское небо в воронку зиндана и искал моего Спасителя. Я рыдал как младенец, искал моего Бога». «А дальше?» - Спросил я. «А дальше я купаюсь в Его объятиях», - ответил Саша.

Источник: Информ-религия